
Мы исследуем грань между личным и публичным, общаясь с теми, кто транслирует свою жизнь на широкую аудиторию. О чем говорить, а о чем — молчать, каждый решает сам для себя, самостоятельно ставя запятую. Наша героиня сегодня — Арина Винтовкина — секс-блогерка, полиаморка и мама. Мы пообщались о том, как совмещать родительские собрания и секспросвет, зачем открыто говорить о сексе и полиамории.
Про секспросвет
Почему ты считаешь, что нужно открыто говорить о сексе?
Протокольный ответ звучит так: корни нашего нездорового (а здоровым его
никак не назовешь) отношения к сексу уходят в мысль, что секс — это какая-то
отдельная территория — особая, запретная, полуподпольная — так что о ней надо
помалкивать. И этот обет молчания, который мы все взяли (наши родители по
крайней мере точно), привел к тому, что информированность людей о том, как
устроены их собственные тела, насколько вариативен секс у других людей, и что в
целом сексуальность — это нечто гибкое и флюидное, была минимальной.
Что получалось в сухом остатке: ты вступал в свою сексуальную жизнь, черпал
информацию из кино и глянцевых журналов, и там тебе рисовали очень однозначную
картину и транслировали достаточно жесткий набор того, что должно происходить в
сексе: сколько раз, как и от чего ты должна испытывать оргазм, что должен уметь
твой партнер, что должна уметь ты. Было ощущение, что ты сдаешь ГОСы какие-то
или нормативы спортивные.
Это была единственная глубоко вырытая колея: что пенетративный секс — венец всех сексов, что вагинальный оргазм — то, к чему должна стремиться каждая девушка, что мужчинам нужен секс, а женщинам подавай любовь. И вот в такой парадигме воспитывалась я: где было сплошное «надо», «должно», «как положено», «как нормально», а все остальное казалось чем-то либо несуществующим, либо не очень нормальным. И ты, пытаясь катиться по этой узенькой колее, перманентно чувствовал себя каким-то либо поломанным, либо фриком, либо с изъяном в своей собственной сексуальности.
Многоголосие экспертов, пишущих о сексе с разных точек зрения, как мне кажется, должно формировать у людей более широкое представление о том, как по-разному бывает и как по-разному устроена сексуальность разных людей. Делает людей более свободными от условностей и вот этих «сексуальных ГОСТов». Сейчас, даже если у тебя еще не было секса, ты уже читаешь 5 секс-блогеров, каждый со своим опытом и своими взглядами. И ты уже понимаешь: даже у этих 5 женщин разбежка того, как может быть, очень большая. Соответственно, ты это перекладываешь на себя и думаешь: «так, я могу пойти по какому-то из этих сценариев, а, может, у меня есть свой какой-то, шестой». Не говоря уже о том, что вопросы физической и эмоциональной безопасности в сексе — это информация, вопросы принятия чужих особенностей сексуальности, кинков, фантазий — это тоже информация. Фактически, говоря о сексе, мы делаем секс для людей более безопасным, более освобожденным от предрассудков и, как следствие, приносящим им и их партнерам больше удовольствия.
Как ты считаешь, каждый должен открыто говорить о сексе? Слышали мнение, что возникает «все вокруг говорят, и я тоже должна» — как ты к этому относишься?
Возможно, сейчас социум давит немного с другой стороны — раньше давил «молчи, тихо», а теперь, действительно, обратная ситуация. Мол, если ты не пишешь и не говоришь о сексе, ты какой-то недостаточно раскрепощенный. И многие встают на эти рельсы, чтобы доказать себе и окружающим, что они тоже могут. Что ж, это их выбор. Но я стою на той позиции, что делиться чем-то важно только тогда, когда ты сам можешь себе честно ответить на вопрос: зачем, с какой целью ты это делаешь, какая от этого будет польза себе самому и миру?
Но больше меня расстраивает другое — когда социальное положение человека накладывает на него какие-то ограничения, касающиеся того, как он может выражать свою сексуальность. Например, человек, который работает в гос структурах или преподавателем, не может без последствий для своей «профессиональной репутации» постить у себя же в личном блоге свои фотографии в купальнике, или приезжать на работу с книжкой «viva la vagina», или рассказывать, какими секс-игрушками он пользуется.
Я не думаю, что всем комфортно и интересно писать и говорить о своей личной
жизни. Но было бы здорово, чтобы мы сами решали за себя, чем делиться, а не за
нас это решали.
Как ты видишь свою миссию в секс-позитивном контексте?
Пожалуй, самое важное мое дело — это формирование такого варианта разговора о сексе, который уравнивал бы эту сферу в правах со всеми остальными. Я работаю с темой секса давно и четко вижу: важно не только, ЧТО ты пишешь и говоришь, но и КАК. Мне хочется делать это делать так, чтобы люди читали и постепенно расслабляли все свои сфинктеры на тему того, что секс — это всегда пошло. Один из самых приятных комментариев для меня — «ничего себе, вы о таких личных штуках рассказываете, а меня не воротит от того, что вы делаете».
Для того, чтобы эту стигму соскоблить, показать людям, что секс — это не стыдно, не пошло, не грязно, в этом нет никакого мрачняка маргинального — это нужно делать определенным образом, и в этом моя социальная миссия. Говорить и писать деликатно. Спокойно. Уверенно. Без ужимок и паясничества. С чувством и понимаем. Нежно-нежно выманивать людей из их коробочек туда, где жизнь разнообразней и дышится легче. Этим я и занимаюсь.
Про границы
Как ты фильтруешь, что выкладывать, а что — нет?
Я пишу про секс 20 лет — представляешь, как менялись каналы
коммуникации, через которые я это делала? У меня был этап жизни, когда я писала
практически инкогнито — я не показывала свое лицо, точнее, не понимала, что это
изменит. Мне не хотелось, чтобы то, что я пишу, объяснялось через то, как я
выгляжу, сколько мне лет, какой у меня семейный статус. Мне хотелось выдвинуть
вперед себя текст, а самой при этом уйти в тень. Потому что стоило чуть выйти
на свет, люди начинали проецировать на меня какие-то свои представления. «Ты
слишком маленькая» — говорили мне в 20 лет — «что ты нам можешь рассказать о
сексе?» В 30 лет появились те, кто говорил: «тебе уже столько лет, займись
делом, детьми, семьей, а не всей вот этой ерундой постельной».
Парадоксально, но факт: на всем протяжении моего творческого пути как будто не
было времени, когда аудитория стопроцентно оставляла мне право говорить о
сексе. Я сталкивалась с этим всегда, просто в разных преломлениях: то ты
слишком молодая, то ты слишком старая, то «ну ты свободная, вот и
экспериментируешь, а потом точно перебесишься», потом ты становишься замужней,
и тебе говорят: «слушай, ты же замужем, тебе не стыдно о таком писать, мужа
позорить?», а потом у тебя рождается ребенок… И на этом этапе я старалась дистанцироваться
от своих текстов, потому что мне хотелось, чтобы людей трогало, волновало,
вдохновляло и заставляло задумываться написанное мной. Короче, мне не хотелось
их отвлекать собой.
Дальше я пришла в Инстаграм — в Инстаграме понадобились фотографии. И я
вышла и сказала «вот она — я, я вот так выгляжу, посмотрите». И люди, часть из
которых к тому моменту меня уже читали годами, начали мои тексты ассоциировать
уже с человеком определенной внешности. А дальше появились сторис, благодаря
которым я еще глубже стала пускать читателей в свою жизнь.
Мне как человеку олдскульному помогло, наверное, то, что я была изначально
очень осторожна. Прежде, чем начать появляться в сторис, я долго рефлексировала:
«зачем это нужно людям, зачем это нужно мне, как это вообще все работает и
влияет на восприятие аудитории?» Я подбиралась к своей публичности маленькими
шажочками, прислушиваясь к себе, и за эти годы, вероятно, у меня выработался
внутренний камертон: чем я делюсь, а чем — нет.
Как ты решаешь, что и кого выкладывать, а что и кого — нет?
Для начала, стриптиз ради стриптиза — это не мой метод. Это у меня на уровне базовой установки. Не ответив себе на вопрос «зачем я это делаю?», я в принципе никогда ничего не выкладываю.
Помимо этого, я всегда держу в голове: то, что я публикую, не должно никоим образом ударить по моим близким. Я не имею права устраивать интимные аутинги моим партнерам, моим друзьям. Это не должно делать их мишенями для нежелательного внимания, не должно нарушать их приватность. Да и вообще любого человека, который у меня появляется в сторис, я сначала спрашиваю, можно ли я его сниму, а потом уже включаю телефон.
У меня, например, очень мало в сторис подробностей моей сексуальной жизни с мужем — с девушкой больше. Мне это часто ставят в качестве упрека: «ну вы просто, наверное, девушку свою любите больше». Это немножко смешно, потому что людям в голову, вероятно, не приходит, что меня читают и смотрят коллеги и начальница моего мужа по работе. А работает он в большой корпорации.
И что-то мне подсказывает, что ему будет не очень комфортно приходить на совещания, сидеть среди коллег, говорить умные вещи, а люди при этом будут смотреть на него и думать «хаха, а мы вчера видели твою голую попу у Винтовкиной в сторис».
Я сознательно не показываю лиц своих близких в сторис. Ни мужа, ни девушку, ни ребенка — и я таким образом пытаюсь их обезопасить и сберечь их приватность. Они — не публичные люди и не подписывались на то, чтобы становиться объектами внимания со стороны незнакомцев. Хотя их все равно узнают — по полуобороту, по мочке уха… Миссис В часто сталкивается с тем, что человек в метро на нее смотрит и говорит «о, а я вас узнал по затылку!» Но я понимаю, что этот ажиотаж и жужжание вокруг нее было бы раз в 100 больше, чем сейчас.
Как ты решаешь, какую часть отношений выносить на публику?
Я – абсолютно не скандальный блогер. Представляешь, какое ток-шоу можно устроить из моей жизни, как лихо прокатиться на теме полиамории? «Новая любовница моего мужа, новая любовница моей любовницы, разводы, сплетни, интриги». Я не выношу на публику все то, что касается личной жизни моих партнеров — в той части, где это не связно со мной. Потому что я не имею на это права. А то, что связано со мной, согласовываю с ними. Они — не герои ток-шоу имени Арины Винтовкиной, а живые люди, которых я берегу и люблю.
У этого, конечно, есть побочки. За счет недостатка информации и возможности
увидеть картину целиком, люди порой строят не самые комплементарные гипотезы
нашего существования. А еще постоянно задают одни и те же вопросы (на которые я
раз за разом не отвечаю): «они спят друг с другом?», «а у них кто помимо вас?»
и все в таком духе.
На вопросы, которые касаются отношений со мной и взглядов на полиаморию в целом, могу попросить ответить моих партнеров лично. У меня были тексты, которые я попросила написать моего мужа и мою девушку: про их взгляд и их отношение. Туда интересующихся «а как вам муж такое вообще позволил?» или «а твоя девушка не хочет, чтобы ты была только с ней?» и отправляю.
Про ребенка
Твоя дочь знает, чем занимается ее мама?
Публичность в некотором смысле вынуждает меня быть честной. Представь, в
какой неловкой ситуации я бы оказалась, если бы на вопрос дочери «мам, а чем ты
занимаешься?» я бы ответила, что я — бухгалтер или HR, который работает на
дому. А потом какие-нибудь «добрые люди» нашли бы способ донести до моего
ребенка информацию об истинном положении дел.
Поэтому я говорю ей как есть — с поправкой на ее возраст, естественно. Я по
образованию психолог и секс-терапевт, и на вопрос, чем я занимаюсь, так и
говорю: «я помогаю людям строить отношения — и романтические, и сексуальные, и
семейные — в которых им будет максимально хорошо. Я помогаю им при помощи своих
текстов, лекций, курсов, и при помощи в целом своей публичности, делясь с ними
своими знаниями и личным опытом». Поэтому для нее не будет сюрпризом, если ей
кто-то что-то скажет на этот счет. Да, мама в том числе занимается и темой
секса. В общении с дочерью я на этом не акцентирую внимание, но и не скрываю, а
стараюсь аккуратно донести до нее, что да — это моя работа, то, чем я
занимаюсь, и то, что мне нравится.
Про сексуальное образование
Разумеется, секс-образование я веду и с собственным ребенком: мы много говорим и читаем вместе книги про тело, границы, деторождение, любовь, секс. Обсуждаем их и в целом разные нюансы отношений людей. Но мы с ней отдельно проговорили, что она не должна приходить в школу, а до этого — в детский сад, и нести свет знаний всем остальным, возможно, менее информированным детям. И я объяснила ей, почему — как мне кажется, крайне элегантным способом.
Я сформулировала это примерно так: «у всех детей есть родители — а у всех
родителей есть свои взгляды на секс и на отношения. И тот разговор, который
между нами сейчас происходит, он для меня, как для родителя, очень важен, и мне
важно, что эти вещи ты узнаешь от меня, и что я могу тебе передать какие-то
свои смыслы. Мне интересно и нравится с тобой обсуждать все это, и, надеюсь,
тебе тоже. Если ты придешь и расскажешь Васе все то же самое, ты, получается,
лишишь его и его маму такого же прекрасного разговора, какой был у нас с тобой
сейчас. Пока ребенку 5-8-10 лет, сексуальным воспитанием и образованием должны
заниматься родители. И это не наше с тобой дело — воспитывать чужих детей. А
вот когда тебе будет 13-14 лет, и ты поймешь, например, что кто-то из твоих
подруг не в курсе, что такое менструация и как пользоваться менструальной
чашей, — вот здесь твои объяснения будут помощью, а не нарушением
границ».
То есть, здесь я себя немножко подстраховала, чтобы моя дочь не
приходила в детский сад и не кричала с порога «а у Маши вульва, а у Пети
пенис». Что, возможно, было бы не очень хорошо принято родителями других детей.
Моя мама этого очень боялась, потому что мы с дочкой разучили эти слова в 3,5
года. И у нас с мамой был достаточно непростой разговор, в ходе которого я
пыталась ей объяснить, что я этим пытаюсь защитить ребенка, а не подставить. Я
постаралась донести до нее всю имеющуюся у меня информацию о том, что, например,
эпизоды сексуального насилия чаще происходят с детьми, в чьих семьях не говорят
о теле и сексе, и что информация в данном случае — это защита ребенка. Я,
собственно, сама — тот самый ребенок, с которым до пубертата родители не
касались этой темы, и, став объектом сексуального насилия в 5,5 лет, я не
рассказала об этом никому. Почему? Все потому же: в моей семье об этом не
говорили, это считалось неправильным и неприличным. Дома был заговор молчания,
так что я тоже молчала. Я не хочу, чтобы мой ребенок оказался в этой же
ситуации.
Как совмещать родительские собрания и секс-просвет?
Сейчас моя дочь учится во 2 классе и посещает кучу доп занятий, но никаких особых проблем с социумом, связанных с моим блогом, к счастью, у нас еще не возникало. Я, разумеется, не открываю дверь ногой и не говорю «здравствуйте, я мама этой девочки и я — секс-блогер», но я держу в голове, что какая-то информация может просочиться, меня могут начать узнавать и тд. Все разы, когда это происходило, обходилось без сложностей. Наоборот, я чувствовала только симпатию и интерес в свой адрес. А то, что рисует мне фантазия, когда накрывает тревогой, — что как только все узнают, на дочь ополчится весь мир, — этого еще не было ни разу.
Но тревожно. И неуютно. И понимаю, что повернуться может по-всякому.
Морально готовлюсь к тому, что могут найтись те, кто захочет как-то приложить
моего ребенка за то, чем занимается его мама. Готовлюсь менять школы, выяснять
отношения с директорами и родителями, выяснять, что же их так беспокоит в моем
роде деятельности, что они, например, начинают травить моего ребенка через
своих детей. Я безумного всего этого не хочу и, сказать по правде, боюсь. Но
держу руку на пульсе и приму бой, если ситуация сложится таким образом.
Наша дочь учится в частной школе, пользуется платной медициной, мы очень тщательно отбираем для нее все места дополнительного образования — это в целом генеральная линия поведения нашей семьи: мы зарабатываем деньги для того, чтобы иметь минимум отношений с государством. Для нас это способ не быть зависимыми от него по крайней мере в той степени, в которой мы можем. Мы лучше не съездим в отпуск, но наш ребенок будет продолжать учиться в частной школе, где я знаю в лицо каждого родителя и понимаю, что эти люди определенного склада ума, и этот определенный контингент +- свой. И то же по всем дополнительным занятиям, куда ходит мой ребенок.
Вероятно, это может как-то вылезти и бомбануть, когда дочь будет постарше, станет подростком, и тема секса появится в ее личном пространстве. Поживем — увидим. Кто знает, в каком формате я буду секс-просветительствовать в этот момент и в какой стране (а мы рассматриваем возможность переезда в другую страну).
Касательно формата отношений, в которых ты состоишь, у дочки не было вопросов? Или к ней не приходили сверстники с вопросами?
Мы живем не одной поли-коммуной, а фактически на два дома. Я, мой муж и наша дочь живем в одной квартире, а моя девушка живет в пяти минутах от нас. Я ночую то здесь, то там, она приходит к нам в гости, мы вместе ездим отдыхать, вместе тусим на каникулах. Если не ударяться в подробности, то мою девушку легко принять за друга семьи, в компании которого мы проводим много времени. Причем, у этого человека близкие отношения с каждым ее членом — с мамой свои, с папой свои и с ребенком свои. Поэтому, когда у дочери спрашивают «а это кто?», имея в виду мою девушку, моя дочь обычно отвечает «друг нашей семьи, наш близкий человек». И это — настолько крутая формулировка, потому что это, по сути, правда. Ведь, несмотря на то что она — моя девушка, она еще и мой друг, и друг моей семьи, моего ребенка и моего мужа. А то, что именно мы с ней делаем друг с другом в момент, когда ребенок спит, или мы находимся вне дома, согласись, никого не касается.
Я даже не могу себе представить человека, который придет к моей дочери и скажет «а ты знаешь, что…?» Вот, что он, собственно, может ей сказать? «А ты знаешь, что у твоей мамы отношения и с папой, и с той тетей, про которую ты говоришь, что это — друг семьи?» Думаю, дочь наша на это ответит что-то типа, «аа, ну, наверное, да».
Мы с ней обсуждали, какие в принципе бывают сексуальные ориентации у людей, и она спросила меня прямо: «мам, а ты кто?», и я ей так же прямо ответила, что я — бисексуалка. Так что в целом, у нее есть в голове достаточно честная репрезентация того, кто есть ее мама, — не детализированная какими-то интимными подробностями, а чисто на уровне фактов. Если какой-то человек со стороны варварски ворвется в наш мирок и решит детализировать то, что я не считаю нужным детализировать, что ж, будем разбираться. Но пока я не вижу в этом большой проблемы.
Это вообще моя идея такая — что у родителя нет никакой нужды
рассказывать подробности своей интимной жизни своему ребенку, даже если ребенку
25 лет. Ответственность взрослого — организовать свою жизнь так, чтобы не ребенок
не становился невольным свидетелем того, свидетелем чего он становится не
должен. У взрослого родителя должны быть взрослые друзья, с которыми он может
обсудить свою сексуальную жизнь, или психотерапевт, или дневничок, или бложик,
от которого ребенок может отписаться, если ему это много подробностей.
Знаешь, когда мне было 30 лет, мой папа, которому было 60, рассказывал мне о
том, какая у него восхитительная молодая любовница, — при том, что я человек
максимально принимаюший, я все равно чувствовала себя неловко. Да, мне 30 лет,
да, я говорю и пишу о сексе — но я не очень понимаю, зачем мне была нужна эта
информация. Чтобы… что?
Поэтому в своей частной жизни я выстраиваю плотную непроницаемую стену между
моей сексуальной жизнью и моим ребенком, и планирую так делать и дальше. Когда
она вырастет, и у нее, допустим, появится инстаграм, я с ней отдельно проговорю,
что, возможно, ей будет некомфортно наблюдать за тем, что я делаю на территории
своего блога. Во мне здравого смысла и умения обсуждать словами через рот даже
самые сложные темы сильно больше, чем эксгибиционизма.
Про друзей
Как друзья относятся к твоему формату отношений?
У меня не было ни одного случая, чтобы человек из моего окружения перестал со мной дружить и общаться из-за того, как организована моя личная жизнь. Но я знаю, что определенные трудности были у моего мужа. Некоторые приятели прям терзали его первое время расспросами. «Зачем он это разрешил?», «как позволяет с собой так обращаться?», «если ему нужен был секс втроем, проще было просто снять двух девушек». Эти люди словно не верили, что мы с ним правда можем сесть и обо всем договориться, причем, сделать это так, чтобы никто не чувствовал себя в ситуации жертвой. Вероятно, они особо и не вникали. Так, проецировали на нашу жизнь какие-то свои фантазии.
Эти люди были частью нашей общей компании, и они не отвалились, но отдалились. На время. Года 1,5-2 я с ними не виделась: я понимала, что во-первых, мне некомфортно, во-вторых, им наверное тоже будет некомфортно, мужу моему будет некомфортно. В общем, ненужный напряг, которого я избежала простым способом: просто стала реже появляться в той компании.
С лучшим другом моего мужа произошла такая история. Мы года полтора не общались, хотя раньше были достаточно близки. Он явно был в сопротивлении нашей полиаморной истории. Муж мой просто попросил его: «Слушай, давай мы с тобой в нашем дружеском контакте будем обсуждать что угодно, кроме этого. У меня нет проблем в личной жизни. Никто меня не обманывает. Если ты за меня по-дружески переживаешь, то не переживай, пожалуйста. У меня лично и у нас как у семьи все хорошо».
За это время этот друг начал почитывать мой блог, и, вероятно, у него
вырисовалась картина того, как мы живем, и что действительно никто не страдает.
Когда мы с ним оказались вдруг в одной компании, а я приехала как раз со своей
девушкой, я по взгляду поняла, что он уже все понимает. Он улыбался и вел себя,
как обычно. Просто нужно было подождать 1,5 года.
Мы тогда собирались на премьеру в кино, и я мужу говорю: «слушай, надо наверное
не 2 билета, а 3», и мой муж говорит: «…ну это же придется объяснять, для кого
третий билет». И его друг внезапно сказал: «Ты никому ничего не должен
объяснять. Вы никому ничего не должны объяснять. Все уже по 500 раз развелись и
сходили налево, а вы живете так, как живете, и живете честнее и счастливее
многих». И тут я поняла, что он просто встал на нашу сторону. Принял. Понял. Я
тогда прямо разревелась и кинулась к нему обниматься, потому что почувствовала
огромную поддержку от того, от кого особо и не надеялась ее получить. Это было
такое отложенное принятие нашей ситуации — это было круто.
Про маму
Как твоя мама относится к тому, в каких отношениях ты состоишь?
О, это мое больное место. Маме совершенно непонятен формат семьи, в котором мы живем. По религиозным соображениям, в силу возраста, воспитания. И моя работа ей тоже не очень понятна. У нее нет инстаграма, она не читает и не смотрит меня. Но есть ощущение, что ей за меня прилетало. Как-то раз она мне сказала: «А тебе обязательно настолько подробно рассказывать о своей личной жизни людям?». Вероятно, кто-то к ней подошел и сказал «а ты знаешь, что твоя дочь…» и ей было, наверное, неловко и неприятно. На ее вопрос «тебе обязательно это делать?» я ответила «Да. Мне жаль, что тебе это доставляет какой-то дискомфорт, но это — моя работа, это — моя миссия, мой способ делать лучше этот мир, в который я ко всему прочему еще и родила ребенка. И мне нужно очень интенсивно делать его лучше, потому что она скоро вырастет, и ей в этом мире жить уже на правах взрослого человека».
Все ли взрослые люди способны принять что-то, что для них вне нормы?
Скажу, как есть: нет, не все. Как только ты отходишь от социально
одобряемой модели, которая априори всеми принимается (гетеро-, моно-,
официально расписана, есть дети), ты наверняка будешь сталкиваться с
сопротивлением и непониманием. Даже в лице очень близких людей. Это грустно, но
это факт. И твоя задача — с одной стороны, не позволять им мешать тебе жить той
жизнью, которую ты себе выбрал, а с другой — важно как-то внутренне смириться с
тем, что да, будет определенное количество людей, которым ты окажешься не симпатична
в этой своей инаковости. И нужно оставить за ними это право не принимать тебя в
этом. К этой мысли я пришла, спустя 4
года моего существования в статусе поли. И путь этот был очень непростой.
У меня с мамой всегда были безумно близкие и теплые отношения. До рождения ребенка и до полиамории ближе, чем мама, человека в моей жизни не было. И я была уверена, что моя мама, видя, как я счастлива, как много это для меня значит, какие у меня крылья за спиной раскрылись, сколько любви между нами, сколько понимания, нежности и хохота у нас дома — что все это для нее перевесит ее же представления о том, как должна быть устроена семья. Но оно не перевешивает, оно уже 4 года не перевешивает.
Мой пример показывает, что есть вещи, которые взрослый, даже уже пожилой человек не может переварить, не может прожевать и проглотить — наверное, у каждого эта граница присутствует. Но я для себя этот вопрос решила так: в какой-то момент я сложила оружие, т.е. оставила попытки переубедить маму, вынудить ее нас принять. В конце концов, я — это гораздо больше, чем моя личная жизнь. Я — это не только то, как устроен мой быт и моя романтическая жизнь. И если мой близкий человек, контакт с которым я не готова разрывать, — моя мама, — не может принять эту мою часть, это вовсе не значит, что мы не способны общаться на остальной территории. Мы просто совместно должны выработать некую систему сдержек и противовесов. Регламент этого общения, где никто не будет страдать. Хотя, конечно, это ни разу не просто.
В какой-то момент мама мне сказала прямо: «Ты хочешь, чтобы я тебя приняла такой, какая ты есть? А меня ты принимаешь в моем непонимании вашей жизни? Мне непонятно это все, неприятно и некомфортно, не говори со мной о своей полиамории, я не хочу даже просто соприкасаться с этим». Так начался наш новый этап: когда я просто стараюсь ее лишний раз не триггерить. Могу сделать так, чтобы она не пересекалась лишний раз с моей девушкой, не рассказывать о каких-то бытовых подробностях, из которых вытекает, что нас теперь не двое, а трое. Могу и делаю. Это не лицемерие, не ложь, а такая вот форма заботы о ее эмоциональном состоянии. Мне сейчас не столько важно доказать ей, что я была права, и такая семья, как наша, может быть счастливой. Мне важно, чтобы она прожила подольше и почаще улыбалась. Так что мы фактически заключили пакт о ненападении: она ни о чем не спрашивает, я не рассказываю о том, что ее потенциально может расстроить. И вот так аккуратненько, шажочек за шажочком, мы идем… ну, куда-то идем. Если она когда-нибудь поймет нас так, как сейчас не понимает, это, конечно, будет огромным счастьем для меня.
Автор фото: Марго Ермолаева.